Цветом он был абсолютно серый: серый костюм, серые волосы, даже сильно потертый портфель у него был серым от старости. Андрей Андреевич, едва отделившись от серой стены, сказал, что советская власть обеспечивает воспитанникам интерната не только учебу и проживание, но и непосредственно будущее, потому что наши выпускники могут трудиться в народном хозяйстве наравне со всеми гражданами. «Пойдешь работать на картонажную фабрику и этих рублей заработаешь до усрачки», – вспомнилось Сереже столь явно и ярко, что он даже вздрогнул. Потом выступала завуч Галина Николаевна в неизменном фиолетовом костюме. Из-за этого костюма завуч представлялась Сереже большим фиолетовым пятном, похожим на кляксу. Клякса выплыла вперед и тоже сказала, что советская власть обеспечивает детей всем необходимым, вот, даже шоколадные пряники завезли в интернат прямо с базы. Поэтому перво-наперво нужно думать об учебе, а не забивать голову всякими глупостями. Потом еще пару слов сказала Нина Никитична о том, что если кто будет не успевать по русскому, того оставят на осень. Все ребята будут загорать и купаться, а неуспевающие сидеть за партами. Никто не воспринял ее угрозу всерьез, потому что собрание было посвящено Васькиной смерти, то есть тому, что пьянство приводит к смерти.
После собрания Сережа слонялся по интернату, не находя себе места. Даже на шахматы не пошел, потому что какие к черту шахматы! Станет он ходы обдумывать, что ли, чтобы глухонемого Яхонтова обыграть? А Васька в это время в могиле будет лежать, так? Его ведь сразу увезли в город для расследования, так всем сказали. И уже, наверно, похоронили. Эх, Васька-Васька.
Тетя Галя горбатой тенью возникла в коридоре, бесшумно протекла мимо, потом все-таки обернулась и прошамкала:
– Чего болтаешься? Вниз спустись, пришли там к тебе.
– Кто?
– А я поди знаю.
Сережа, переживая слабое недоумение, спустился вниз. В коридоре с ноги на ногу топтался Семка. Ушанка, завязанная под подбородком, то и дело сползала на глаза, и он бесконечно ее налаживал.
– А, Семка, чего тебе?
Семка вплотную приблизился к Сереже и прошептал, обдав ухо горячим дыханием:
– Это не Васька твой рубль украл.
– Чего? Ты откуда знаешь про рубль?
– Все знают. Все только и говорят, что Васька рубль украл и купил наливку.
– Да? – с сомнением произнес Сережа. – А ты почему решил, что это не он?
– А у него деньги были. Свои.
– Какие еще свои? Ему из дома даже печенья не присылали, а тут целый рубль.
– Не, это не из дома, – уверенно сказал Семка. – Это я для него наворовал.
Семкино дыхание пахло молоком и манной кашей. Так еще пахли совсем маленькие дети.
– Тише ты! – Сережа огляделся: не слышит ли их кто.– Ты чего говоришь такое? Где ты наворовал?
– Да в интернате в учительской раздевалке. По карманам пошарить – где десять копеек, где двадцать. Два дня – и сумма.
– Семка, ты совсем дурак? – воскликнул Сережа и тут же прикусил язык, потому что так оно и было в житейском смысле.
– Не, Васька просто все время есть хотел. Сам же говоришь, ему даже печенья не присылали.
– А в столовой нельзя было попросить? Знаешь, сколько еды свиньям отправляется?
– Не, своровать интереснее. Потом, в столовой невкусно. А Васька в сельпо жареные пирожки покупал с повидлом или с капустой. И меня еще угощал. А однажды пачку папирос купил.
– Да кто ему продал?
– А он дядьку взрослого попросил. И потом курил за сараями. Зачем ему еще у тебя воровать? Ты же его друг.
– А у взрослых воровать можно?
– Если по десять копеек, они и не заметят. Подумают, сами выпали по дороге. Потом, взрослым в кассе деньги два раза в месяц дают. А нам нет.
– Это, Семка, зарплата называется, – грустно сказал Сережа.
– Я знаю. Вот, держи, – Семка выгреб из кармана горсть мелочи и протянул Сереже.
– Это что?
– Ну, у тебя же рубль украли. А я для тебя наворовал, чтобы ты со мной теперь дружил. Здесь ровно рубль, правда.
– Спрячь и никому не показывай.
– Что я, совсем дурак?
– Ну да, – хмыкнул Сережа. – Вот что, Семка. Давай я с тобой просто так буду дружить. Без денег. Договорились?
– А так можно?
– Можно. А с этими деньгами… Сам на них пирожков купи, только никому не говори, где взял. И больше не воруй.
– Почему?
– Потому что поймают – в тюрьму посадят.
– А Васька сказал, что мне ничего не будет.
– Васька сказал… А я говорю, что теперь у нас есть Гагарин, поэтому воровать нельзя. Понял?
– Не понял.
– Тогда прикинь, что с самим Васькой что случилось. Он, видно, думал, что ему тоже ничего не будет. Все, Семка, дуй за пирожками.
– А ты?
– А что я?
– Пойдем со мной. Я еще никогда в магазине ничего не покупал.
Сережа с досады громко плюнул.
– Ну. Тогда жди, я только оденусь.
– А ты честно со мной пойдешь?
– Честное пионерское. Зуб даю.
И потом, когда они шли к магазину – молча, как два бандита, отправлявшихся на дело, Сережа никак не мог вынырнуть из затянувшего его марева – а куда это он идет и зачем. И откуда вдруг взялся этот Семка? Сережа понимал, что во всем этом есть что-то глубоко неправильное, но все равно упрямо шел за пирожками. Потому что рубль – неразменный рубль! – который все-таки вернулся к нему, пусть даже в виде мелочи, необходимо было потратить на какую-нибудь ерунду, чтобы наконец завершилась вся эта история. Хотя для Васьки-то она уже навсегда завершилась.
– А давай угадаем, с чем сегодня пирожки – с капустой или с повидлом? – возле самого магазина сказал Семка.
– Да одна малина!
– Не, с повидлом вкуснее. Я так хочу, чтоб с повидлом.
– С повидлом так с повидлом, – отмахнулся Сережа. Ему в самом деле было все равно.
– Не, так нечестно, – Семка резко остановился и замотал головой. Ушанка тут же опять сползла ему на глаза.
– Почему?
– Потому что это я говорю, что с повидлом, а ты должен сказать, что с капустой. Иначе будет неинтересно, – Семка с трудом вынырнул из-под шапки.
– Ну, с капустой.
– Точно с капустой?
– С капустой, с капустой.
– Значит, я говорю с повидлом, а ты с капустой?
– Да! – почти заорал Сережа.
Пирожки в магазине лежали в большом деревянном ящике – отдельно с повидлом, отдельно с капустой. А были еще с творогом. Но Семка так решил, что с творогом не считаются, потому что они на них не загадывали.
Сережа попросил два с капустой и два с повидлом. Пирожки были свежие и выглядели столь аппетитно, что Сереже действительно их захотелось, причем очень сильно, и он едва дождался, пока продавщица завернет их в бумажный кулек – отдельно с капустой и отдельно с повидлом. Пирожки были по пять копеек, Семка отсчитал двадцать копеек мелочью – на это он оказался способен, и продавщица посмотрела на них крайне подозрительно.
– Откуда у вас деньги, мальчики? Вы же интернатские. – Во рту у нее хищно блеснул золотой клык.
– Деньги, что ли, – двадцать копеек? – срезал Сережа.
– Дак у вас там не двадцать копеек, а целая пригоршня медяков. Наворовали, видать, по карманам?
– Эта-а… – затянул было Семка, но Сережа перебил:
– Да это мама рубль прислала на всякие сладости.
Продавщица, вытянув шею, почему-то смотрела уже поверх их голов. Сережа обернулся.
В дверях магазина стояла Нина Никитична с хозяйственной сумкой на шее. Она всегда так ходила в магазин – опускала на прилавок сумку, продавщица сама доставала оттуда кошелек, отсчитывала деньги – сколько там нужно и укладывала в сумку товар.
– Та-ак, – грозно произнесла Нина Никитична, как будто ей сразу стало все ясно. – Это что же, такое получается, Сережа? Ты вовсе не терял этот рубль?
– Я… Нина Никитична, – Сережа сглотнул слюну, не найдя, что ответить. – Нет, это вовсе не тот рубль.
– Еще один? То есть другой? Или тебе мама два рубля прислала? Отвечай!
Отвечать было нечего. Он успел произнести слова, которые было уже не вернуть.
– Понятно, – Нина Никитична, согнувшись, опустила сумку на прилавок. – Буханку хлеба, двести граммов «Докторской», десяток яиц и селедочку… Осторожней, чтоб яйца не побились.
– Да знаю я, не криворукая, — продавщица аккуратно укладывала продукты ей в сумку.
Улучив момент, когда Нина Никитична была совершенно беспомощна с этой своей сумкой на прилавке, Сережа выскочил на улицу. Семка за ним.
– Бежим! – скомандовал Сережа, и они припустили прочь, прижимая к груди кульки с пирожками.
Потом, устроившись во дворе Семкиного интерната, давясь, съели эти пирожки, как бы уничтожив следы своего преступления.
Хотя где там! На следующий же день Сережу вызвали в учительскую на педсовет. И весь интернат к тому времени уже знал, что Сережа оболгал Ваську, и тот из-за этого погиб. Так говорили, по крайней мере. Когда Сережа шел длинным коридором в учительскую, встречные девчонки намеренно отворачивались от него, а учительница математики Зоя Петровна, столкнувшись с ним в дверях, издала долгий протяжный вздох, похожий на гудок парохода.
В учительской педагоги сидели полукругом с суровыми лицами, будто приготовившись для фотосъемки на доску передовиков. Нина Никитична сидела с самого краю раскрасневшаяся и буквально дышала жаром. Сережу бросило в пот, едва он переступил порог.
– Товарищи! – зычным густым голосом объявила завуч Галина Николаевна в фиолетовом костюме. – В нашем интернате произошел вопиющий случай. Мы все грешили на несчастного Василия Морковина. Потому что на него показал Смирнов. А теперь оказывается, что никакого рубля у Смирнова никто не воровал. Вчера он в компании воспитанника интерната для умственно-отсталых купил на этот рубль пирожки. Я лично расспросила продавщицу, и она подтвердила, что у мальчиков были полные карманы медяков…
– Медяков? – переспросил учитель труда Владимир Васильевич.
–Да, медяков. Рубль Смирнов разменял уже загодя…
– А вы сами видели, как я рубль менял? – встрял Сережа.
– Это очевидно, – ответила Галина Николаевна. – И тебя пока что вообще никто не спрашивает.
– Ты сам сказал, что мама прислала тебе рубль, – вступила Нина Никитична. – Или ты такого не говорил?
Сережа помолчал, уставившись в пол, наконец произнес:
– Это я так для продавщицы сказал. Какое ей дело, откуда у нас мелочь на пирожки?
– Как какое? – продолжила Нина Никитична. – Смирнов, ты явно катишься по наклонной. А мы, взрослые, полностью отвечаем за твои поступки.
– Потому что я такой дурак, что сам за себя отвечать не могу?
– Речь не об этом, товарищи! – с места сказал директор Андрей Андреевич. – Не будем забывать основной вопрос повестки дня: воспитанник Смирнов оболгал воспитанника Морковина. И всех остальных соседей по комнате, между прочим. А дальше вы знаете.
– Сережа, зачем ты оболгал Морковина? – спросила Нина Никитична.
– Это кто оболгал? Я только сказал, что у меня рубль украли из-под подушки. И да, украли. Кто – не знаю. А это вы сами так решили, что Васька рубль украл и на него бормотухи купил. Потому что она рубль-пятнадцать стоит.
– Что? – взвилась Нина Никитична. – Так это, по-твоему, мы сами так решили?
– Конечно, сами, – сказал Сережа. – Откуда мне знать, почем эта «Золотая осень». Я в сельпо только за пирожками хожу. Или мне уже и пирожков нельзя? Не заслужил?
Нина Никитична хотела было что-то возразить, но закашлялась. Повисла пауза. Затем завуч Галина Николаевна произнесла тем же зычным густым голосом:
– Товарищи, я прошу вас вспомнить, кому конкретно воспитанник Смирнов говорил, что это Морковин украл у него рубль. Нина Никитична, вам?
Нина Никитична тихо произнесла: «Нет. Это только рабочая гипотеза» и потупилась.
– Рабочая гипотеза? Тогда, может, Андрей Андреевич слышал? Или Николай Иваныч? Надежда Серафимовна?
Галина Николаевна назвала всех присутствующих поименно.
– Так откуда тогда сведения, что это именно Смирнов? – спросило от окна серое пятно – директор Андрей Андреевич.
Все опять промолчали. Наконец трудовик Владимир Васильевич высказался:
– Третьего дня Иван Михалыч в сельпо покупал «Золотую осень». Я сам это наблюдал. Он две бутылки взял.
– Ну и что? – сказала Галина Николаевна. – Иван Михалыч в конце концов имеет право…
– Я не следователь, конечно, – продолжил трудовик, – но связь нахожу. Морковин-то с бутылкой в конюшне лежал. При этом никто не видел, как он покупал наливку. И как вообще заходил в магазин и выходил из него. Не было его там, это установленный факт.
Сережа вздрогнул. Он любил Михалыча и его коня и не хотел, чтобы еще им испортили жизнь. Но трудовик тем временем продолжал:
– Похоже, смерть Морковина с этим рублем вовсе не связана даже. Ну, если как вы сами утверждаете, Нина Никитична, что этого рубля у Смирнова никто не крал…
– А что же вы до сих пор молчали? – спросила Галина Николаевна.
– А кто меня спрашивал? Меня спросят, только если гвоздь куда нужно прибить.
Трудовик Владимир Васильевич вообще был невредный дядька. Правда, уроки труда у него были неинтересные и очень грязные: ученики наматывали на столбики проволоку, изготовляя пружины для матрасов. Ничему другому их не учили, но это называлось профориентацией. То есть после интерната можно было устроиться на матрасную фабрику. А Владимир Васильевич, между прочим, во время войны был танкистом. Он сам рассказывал. Но танков в Латве не было, поэтому и приходилось ему делать матрасы.
Владимир Васильевич молчал, а учителя гудели. Но вывод напрашивался сам собой. Если Морковин не брал этот рубль, тогда купить спиртное ему было просто не на что. Сережа, конечно, знал, что у Васьки и без того были деньги, но нельзя же в самом деле закладывать Семку! Еще возьмут и отчислят из интерната. Хотя не отчислят. Семка даунёнок, какой с него спрос. И в колонию не отправят за воровство. Разве что объяснят, что воровать нехорошо. Ну так это Сережа и сам, кажется, ему говорил.
– Так это… – вступил Сережа. – Мелочи мы на остановке насобирали. Все по копейкам. Сами же говорите – медяки…
Но его уже никто не слушал. Учителей увлекла новая версия с этой «Золотой осенью», и Галина Николаевна просто жестом указала Сереже: иди уже, иди, не путайся под ногами.
На шахматы Сережа опять не пошел, опасаясь, что придется объясняться второй раз из-за этого рубля. Колька цыган еще выдал ему, что какого ж рожна ты, гад такой, на нас этот сраный рубль повесил, когда сам пирожков натрескался с этим дебилом.
– Дауном, – уточнил Сережа. – А рубль у меня все-таки украли.
– Скажешь, что я украл?
– Да пошли вы все! – взорвался Сережа. – Буду я теперь с этим рублем разбираться, когда Ваську уже закопали, наверное. А рубль спустили по ерунде– теперь ищи-свищи.
Слезы сами хлынули из глаз. Сережа только сейчас осознал, что Васька был ему единственным другом не только в интернате, во всем свете. И уже целых два года! С Васькой можно было посекретничать, по крайней мере. А как Васька собак любил! Это потому, что у него в деревне собака осталась, Варнак, которого он еще щенком от утопления спас. Варнак потом за ним повсюду ходил, как привязанный, да вот оставить его дома пришлось… Теперь не дождется Варнак Ваську на каникулы. Потому что смерть – это навсегда. Это даже дольше, чем средняя школа и целая жизнь…